Рубрика: Персоны

Ушел из жизни заслуженный артист России Лаврентий Сорокин — актер и человек, который оставил след во многих сердцах.

Читать далее IN MEMORIAM. «Почитай, Лавруша, теперь там, куда отправился»

Завершилась Всероссийская неделя молодой фотографии в Новосибирске. Это был первый фестиваль, который прошел за пределами центральной части России, и для Новосибирска он оказался самым крупным культурным событием лета 2021 года — проект «Молодые фотографы России». Выставки проходили на нескольких гордских площадках — в  художественном музее, в областной научной библиотеке и на арт-платформе НГОНБ «Дом Да Винчи», в центре культуры ЦК19. Образовательно-обучающая программа Недели включала дискуссии, круглый стол, лекции-диалоги, мастер-классы и экскурсии по городу.

Куратор проекта — председатель московского отделения Союза фотохудожников России — Наталья Ударцева, журналист, фоторедактор,  преподаватель и эксперт фотографии рассказала «Новой Сибири» об истории проекта «Молодые фотографы России» и о том, для кого и зачем все это было задумано.

— Наталья, нынешний фестиваль, как я понимаю, нельзя назвать дежурным. Тем более что вы впервые продвинули его так далеко на восток.

—  Да, действительно впервые в истории проекта «Всероссийский фотоконкурс и фестиваль «Молодые фотографы России» перевалил за Урал.  До этого мы путешествовали по центральной России, и наш проект состоял из двух этапов — фотоконкурса и фестиваля. Но этот год для проекта юбилейный, и мы решили добавить к нему третий этап. Все мероприятия совсем не дежурные. Мы любим проект и стараемся сделать так, чтобы все его участники  —  молодые фотографы из регионов от 18 до 35 лет —  получали  от него максимум пользы. Во-первых, мы выступаем за умную осмысленную фотографию, всегда приглашаем на фестиваль известных фотографов, которые делятся с молодыми авторами личным опытом, в частности, объясняют, как делать фотопроект, правильно продвигать себя в фотоиндустрии. Приглашаем искусствоведов и историков фотографии, издателей, фоторедакторов, которые рассказывают о тенденциях современной фотографии, о том, какие фотоинституции и гранты в мире существуют, показывают проекты топовых авторов. Во-вторых, поддерживаем и развиваем  проектное мышление, когда суть проекта состоит в создании цельной визуальной истории, — и надо признать, что это бывает очень непросто осуществить, этот барьер удается преодолеть немногим.

— С новосибирскими авторами вы хорошо знакомы?

— А как же. Иначе зачем было проводить фотонеделю именно в вашем городе? Имена сибиряков нам давно известны, они неоднократно выходили в финал конкурса. Это Антон Уницын, Янина Болдырева,  Елена Веснина, Александра Фомич  из Новосибирска, Валентина Половникова, Никита Перевалов  из Томска, Виль Равилов из Прокопьевска, Алексей Павлов из Якутска, и другие. Кстати, многие из них выступали в программе Недели молодой фотографии и рассказывать о своих работах. Новосибирск выбран не случайно.  На мой взгляд, город  креативный, наполненный молодой энергией. Здесь на протяжении тридцати лет активно работает  Новосибирское отделение Союза фотохудожников России, здесь любят фотографию.

—  Что дает участие в конкурсе и портфолио-ревю фестиваля?

—  Работы финалистов формируют итоговую выставку конкурса. Из них и выбираются лауреаты — они получают государственные стипендии, из них выбирается обладатель Гран-при конкурса, который получает поддержку главного партнера проекта Leica Camera Russia — возможность работать любыми камерами и оптикой Leica на протяжении года на своих проектах. И еще две персональных выставки в салоне Leica  на Красной площади.

На портфолио-ревю  молодые авторы встречаются с экспертами, показывают свои проекты, слушают рекомендации, иногда находят заказы. Лучшие из них становятся победителями портфолио-ревю,  получают в помощь кураторов — наставников на целый год, с которыми готовят выставочные проекты на следующий фестиваль в музее изобразительных искусств. Я не могу сказать, кто сейчас в стране делает больше для молодых фотографов и работает с ними так системно, как Союз фотохудожников России в рамках этого проекта.

— Насколько по-настоящему «молодым» можно назвать фестиваль этого года?

— По составу участников конкурса — он абсолютно молодой — от 18 до 35 лет. Состав жюри ежегодно обновляется на 30 процентов, в него приходят те, кто пятнадцать- двадцать лет назад был лауреатами конкурса и получил тогда свое первое профессиональное признание. Теперь это известные фотографы, авторитетные преподаватели и эксперты: Елена Аносова, Сергей Пономарев, Анастасия Цайдер, Оксана Юшко, Петр Ловыгин, Эмиль Гатауллин,  Светлана Тарасова, Алена Кочеткова и другие. Значительно «омолодился»  и состав спикеров фестиваля, и состав экспертов портфолио- ревю.

Да, знаю, определение «молодой» у зрелых мастеров почему-то вызывает ассоциации со словом «начинающий». Я считаю, что зрелым авторам — вместо того чтобы ворчать и поучать с высот своего Олимпа — стоит знакомиться с работами молодых. Встречаться, взаимодействовать с ними, воспринимать свежие идеи и неожиданные повороты в казалось бы стереотипных и замыленных темах.

— В фотографии профессионал это человек, зарабатывающий на жизнь своей профессией?

— Тема «кто лучше — тот больше зарабатывает» исчерпана давно, еще в начале нулевых. Так называемые любители иногда имеют больше технических, временных и финансовых возможностей,  они не зашорены, свободны в выборе темы, подаче материала и свободны от заказа. Задача непременно продать свою  работу перед ними не стоит. Ведь если кто-то ставит перед собой цель «Хочу сделать снимок на сто тысяч долларов» — это тупик, вряд ли что-то хорошее из этого получится. Эффективнее работать по схеме «готовый проект — продвижение —  реализация», — это, на мой взгляд, совершенно правильная современная позиция.

— Сегодня в России наблюдается настоящее нашествие поэтов и фотографов, благо этому способствуют сетевые ресурсы. Качество оптики айфонов формально ничуть не хуже, чем у известных производителей фототехники. Вам не создает проблем такая массовая конкуренция?

— Да, нынче каждый человек, имеющий смартфон или айфон с камерой, может считать себя фотографом, но когда мы говорим о настоящих авторских работах, то имеем виду нечто другое. Как показала практика, настоящих авторов — тех, кто выделяется на общем фоне — не так уж и много. К тому же, у нас в проекте  существуют определенные ограничения: мы не рассматриваем отдельные присланные фотографии, случайные стоп-кадры. К ситуации «каждый первый — фотограф» мы можем применить теорию пирамиды.  В ее основании — все те, кто бегает по городу с камерами, снимает телефонами и айпадами,  а до вершины добирается всего несколько процентов.

— В основании пирамиды, как я понимаю, большинство занимается репортажной фотографией. А фотожурналистика — отдельная тема, с которой вы хорошо знакомы.

— В Новосибирск я прилетела из Тюмени, где работала в оргкомитете и жюри Международного конкурса репортажной фотографии имени Александра Ефремова. Да, это конкурс, который рассматривает только репортажную документальную фотографию. Уникальность проекта «Молодые фотографы России» в том, что мы на одной площадке собираем и фотодокументалистов, и фотохудожников, которые, получив свое первое признание в проекте МФР, затем становятся призерами престижных конкурсов.

— Репортажное фото ведь не исключает элемент художественности?

— Если человек не вложил в репортажный снимок часть своей души, не подумал о зрителе, тогда о какой вообще  художественности может идти речь?

— То есть, чисто случайно остановить что-то по-настоящему прекрасное невозможно?

— Возможно. Все мы только тем и занимаемся, что останавливаем мгновенья, потому что живем в очень стремительное время, когда желание запечатлеть каждую его секунду просто на подкорке записано.

— Разница в ускорении времени — как между фотопленкой и цифровыми технологиями?

— Примерно так. Знаете, сколько за день загружается снимков в сеть во всем мире? Один миллиард восемьсот миллионов. Ежедневно. И чтобы выделиться на фоне этого огромного объема кадров, нужно иметь хорошую голову, хороший глаз и хорошо ориентироваться в окружающем пространстве.

— Собственно, с художественной ориентацией на местности вы и помогаете своим авторам.

— Да. За последние десятилетия число пишущих тексты и число их читающих уже сравнялось. То же самое происходит и с фотографией: сто процентов фотографов — сто процентов зрителей. Задача всех проектов, которыми занимается Союз фотохудожников России и я лично как куратор  проекта МФР — отсеивать все наносное, случайное, оставляя только лучшее. Да, это непросто: на конкурсе МФР— 2021 мы отсмотрели около десяти тысяч изображений, чтобы сформировать финальную выставку. И это, безусловно, огромная ответственность — выделять что-то образцовое: ведь на следующий год мы рискуем получить сотню точно таких же проектов.

— И как вы решаете эту проблему?

— Автор может однажды просчитать все до миллиметра и получить нестандартный результат. Поэтому мы и дальше наблюдаем за его эволюцией — ведь разовый успех может оказаться случайностью.

— Но ведь можно один раз отметиться, а дальше уже успешно продвигаться по накатанной?

— А вот и нет. Именно для этого и существуют ретроспективные показы — чтобы можно было увидеть, как автор развивался в течение последних десяти лет. Или наоборот — не развивался. В общем, все это прекрасная тема для исследований.

— Вот только не пишут диссертации на эту тему.

— Жаль, что не пишут. Хотя давно пора. Фотографию ведь нужно не только понимать, но и  чувствовать. Фотограф — он кто? Архиватор, умеющий собирать энергию пространства, объекта и индивидуума, чтобы сжать трехмерное пространство в двухмерное, в прямоугольник И вложить туда и свое личное отношение. Фотография — консерватор времени и событий, машина времени, позволяющая нам путешествовать во времени и пространстве.

— Как и документальное кино?

— Разница между кинодокументалистикой и фотографией в том, что в первом случае вам все разжевывают, во втором есть возможность домысливать.

— Рядом с нестандартными проектами удается ли выживать так называемой традиционной фотографии?

— В прошлом году в итоговой выставке конкурса МФР можно было увидеть работы молодых, выполненных в разных стилях. Тогда мы почувствовали смену творческих формаций: стало отходить на задний план поколение Х — люди до 1986 года рождения, — на смену им пришли те, кто рожден под знаком цифровых технологий. Поколение миллениалов совершенно иначе живет, думает и чувствует, говорит на другом визуальном языке. Поэтому с нынешнего года мы взяли курс на мультидисциплинарность и ввели новую номинацию — «Авторская малотиражная книга». Например, авторы сами верстают фотокнигу, редактируют, придумывают обложки, некоторые сами делают для своих изданий бумагу, режут и брошюруют листочки, в результате чего получается интересный авторский арт-объект. Все дело в том, что рассказанная история не обязательно заканчивается фотографией на стене, на выставке, ее развитие может продолжиться в виде книги, мультимедиа, инсталляции. Так что в будущем году мы хотим добавить еще одну номинацию — мультимедиа. В конкурсе будут три номинации: фотопроект,  книжный проект и вот это самое мультимедиа.

— А мультимедийными проектами вы раньше совсем не занимались?

— Пробовали.  Несколько лет назад. Но не получили необходимого качественно-количественного  результата.

—  За какие темы берутся молодые авторы, что их волнует?

—  Молодых фотографов, к примеру, беспокоит тема отношений поколений: отцов и детей, дедушек и внуков, — это им совсем не безразлично, они пытаются понять старшее поколение — визуализировать и исследовать. Их волнуют темы экологии,  бережного отношения к природе. Гендерные отношения, тема старения и болезней. Пандемия и ее последствия. Тема памяти, преемственности, семьи, детства, традиций,  любви к малой родине, внутренних переживаний, телесности, женственности… Именно этим  молодые авторы мне и нравятся — склонностью к анализу и бесстрашием в исследовании — в том числе и исследовании самих себя.

— Ваш проект осуществляется с использованием президентского гранта. Это не придает ему ненужной официозности?

— Грант позволяет нам реализовать проект более качественно: он дает возможность пригласить в проект самых авторитетных экспертов и спикеров, издать каталог выставки — электронный каталог, доступный всем в сети, организовать мощную образовательную программу, бесплатную для участников, онлайн трансляции, сделать доступным проект любому молодому автору из любого региона страны. В конкурсе есть специальная тема: «Современная Россия. Малые и средние города». Согласитесь, действительно важно: понять и почувствовать пространство и настроение места, где ты живешь, понять  окружение, себя, свое место в этом пространстве. И сделать это неформально, честно, искренне.

— Сейчас очень заметна тенденция к возвращению идеалов и пороков Советского Союза. Насколько новое поколение склонно к коллективизму, усугубленному карьеризмом?

— Любой творческий человек — индивидуалист. Авторский метод, авторский почерк — это не пустые слова. Но никто не мешает для более глубокого исследования серьезной темы кооперироваться в команды, где у каждого есть своя четко обозначенная задача.

— А как быть с членством в Союзе фотохудожников?

— Членство в любом творческом союзе  — это личное дело каждого. Моя позиция такая:  человек не должен зависеть от чужого влияния, в таком положении он имеет гораздо большую свободу — в том числе творческую. Но Союз фотохудожников не ограничивает творческую свободу автора, скорее приветствует его индивидуальность и непохожесть на других. И организует творческие площадки в виде конкурсов и фестивалей, на которых автор может  проявить и показать себя.

— И тем не менее, сейчас в моду вошло слово «коллаборация».

— Да, я его постоянно повторяю на всех лекциях и выступлениях. Дело в том, что фотографу в наше время недостаточно дружить только с  фотографами, чтобы создать объемное произведение, глубокий  проект, что-то принципиально новое. Фотографу  стоит  дружить с  художниками, писателями журналистами, учеными, психологами, программистами и дизайнерами. Новое часто рождается на стыке дисциплин.

— Меня только смущает термин «коллаборационизм», который означает добровольное  сотрудничество с врагами. Хотя сейчас уже мало кто помнит о гражданской войне в Испании.

— Слава богу, молодежь и про дедушку Ленина тоже не помнит. В нашем случае это всего лишь сотрудничество с представителями других визуальных искусств, ничего негативного в этом нет. Наоборот — при таком взаимодействии твои фотоистории станут гораздо глубже, разнообразнее и интереснее, найдут больший отклик у зрителя. В этом и состоит суть работы в команде.

— Союз фотохудожников России, похоже, увлекся работой на перспективу — воспитывает новую формацию?

— О перспективе Союз помнил и помнит всегда. Иначе не выделил бы работу с молодыми авторами из регионов в 2001-м году в этот самый отдельный проект — «Молодые фотографы России». Союз занимается не только молодыми фотографами от 18 до 35 лет. В программе  фестивалей МФР есть специальная программа «ФотоПодросток» — 12+ для детей и их родителей, увлеченных фотографией.  В этом году мы запустили новый всероссийский проект под названием «ФотоСоюз. Единство», к которому привлекаем фотографов всех возрастов и всех творческих направлений. Он реализуется при поддержке Фонда президентских грантов и состоит из двух этапов — фотоконкурс и фотофестиваль в Суздале 3— 5 декабря.  Предпочтение жюри  этого конкурса будет отдавать новым проектам, свежим работам.  За исключением специальной номинации конкурса «Молодой древний Суздаль», посвященной подготовке к тысячелетию Суздаля. В этой номинации мы ждем от авторов работы, сделанные в 2016— 2021 годах.

— Иными словами — фотография жива и будет жить непредсказуемо долго?

— Фотография — молодое самое демократичное искусство, обладающее многими функциями, в том числе информационной, коммуникативной, психотерапевтической. А  еще она дает людям возможность творческой самореализации, приобщения к искусству, возможность  почувствовать в себе творца. Да сегодня и вся наша жизнь, как предсказывала Сюзанн Сонтаг, стала фотографией.

Николай ГАРМОНЕИСТОВ, «Новая Сибирь»

Фото Владимира ДУБРОВСКОГО, Евгения ИВАНОВА и Анны ГАЛЕЕВОЙ

 

Один из самых популярных новосибирских педагогов-филологов рассуждает о языковых новшествах, о монетизации знаний и о том, как правда искусства вытесняет правду жизни.

Юрий Васильевич Шатин — блистательный педагог, ученый, филолог, один из самых известных знатоков русского языка и литературы в Новосибирске, доктор филологических наук, профессор. С 1968 года работает в Новосибирском педагогическом университете, преподает в других новосибирских вузах: государственном университете, независимом институте, театральном институте, а также в Московской международной академии бизнеса и менеджмента; главный научный сотрудник сектора литературоведения Института филологии СО РАН. Доктор филологических наук, профессор кафедры русской и зарубежной литературы Новосибирского государственного педагогического университета.

— Юрий Васильевич! Русский язык стремительно меняется: активно приходят заимствования, новые грамматические конструкции, смайлики… К чему это может привести?

— В любом случае язык развивается неравномерно. Порой случаются взлеты, и часть нововведений языком усваивается — в среде образованных людей, во всяком случае. А их сейчас большое количество. Другие новшества либо полностью исчезают, либо переходят в узкоспециальную сферу — к примеру, к айтишникам.

— То есть никаких катастрофических последствий не предвидится?

— Нет, конечно! О катастрофах языка уже много писали. Во-первых, в начале XIX века, когда шишковисты с карамзинистами спорили. Во-вторых, писали в начале 20-х годов прошлого века, когда был большой вброс нового. Но в обоих случаях ничего страшного не произошло: что-то быстро отмерло, что-то сразу прижилось.

— А лично вы против каких-то языковых новшеств выступаете? Не режет ли ухо обилие англицизмов, сленг?

— Я отношусь к ним толерантно. Не могу согласиться с определением «ухо режет». У меня внук-компьютерщик — так я какие-то его слова и выражения просто не понимаю! Порой вынужден рыться в словарях…

— Активно внедряются и различные языковые послабления — «кофе» вот стал среднего рода…

— Думаю, они появились для того, чтобы спасти чиновников от безграмотности (улыбается). Средний род «кофе» можно допустить в качестве субнормы. Нормой это все-таки не станет, как мне кажется. Сам я по-прежнему пью черный кофе (улыбается).

— Один из последних примеров вопиющей безграмотности чиновников — «изменения в Конституцию» в бюллетенях. Это опечатка или ошибка?

— Ошибка в конструкции. Пропущено одно слово. Правильно было бы — «изменения в текст Конституции». А «в Конституцию» — это просторечие. Насколько уместно было вставить его в миллионы бюллетеней — я не знаю. Меня как лингвиста подобные неточности задевают, конечно же. Референдум все-таки официальное мероприятие. Если мой сосед скажет, что сломал руку, я пойму его без труда. А вот у хирурга будет много вопросов (улыбается). Так и здесь: если мы вступили в официальный регистр, то должны ему следовать.

— Уходят социальные явления — исчезают и слова, их обозначающие и характеризующие — так?

— Совершенно верно. 80% нынешних студентов-миллениалов не знают значения слова «челнок», популярного в 90-е годы. Приходится объяснять (улыбается). И про пресс-папье и промокашку тоже… Слово «ваучер» еще, слава богу, помнят — но через 10 лет не удивлюсь, если студенты спросят, что это такое.

— Чему научается студент, написавший диплом «Особенности поэтики Батюшкова»? И в чем польза этого текста для общества?

— На второй вопрос ответить конкретно невозможно. Я думаю, культура вообще создается как некий избыточный слой. Если бы мы определяли пользу каждого произведенного продукта, то оказались бы с очень сложной ситуации. Сама культура стала бы не столь широкой и разнообразной. Вопрос о пользе культурных ценностей вообще вещь опасная. Я помню, что в 70-е годы председатель ВАК предложил рецензентам работ не гуманитарного направления добавить раздел «Предполагаемый эффект в экономике». Так вот, если верить цифрам, только за 1976 год экономика СССР возросла в 10 раз! (смеется). Ну, а студент, написавший о Батюшкове, и те, кто внимательно прочел эту работу, безусловно, узнали что-то интересное о той эпохе и судьбе самого Батюшкова, которая была весьма неординарной. Хотя говорить о глобальной общественной пользе здесь не приходится…

Повторюсь, в культуре множество избыточных построений. Мы также имеем дело и избыточностью языка. В словаре Ожегова 400 тысяч слов. Но ни вы, ни я, никто столько не использует. Но и договориться об употреблении только 4-5 тысяч слов — невозможно. Многовариантность была, есть и будет.

— Не знаю насчет 5 тысяч слов в обиходе — но наш лексический запас в ежедневной речи неумолимо сокращается…

— Конечно, это большая проблема. Но это связано с тем, что визуальное и письменное сейчас важнее устного. До 1967 года телевизор работал только четыре часа в сутки. Не было такого огромного количества фильмов и передач, как сейчас. Оставалось больше времени на чтение. Сегодня также многое решают паралингвистические средства — жесты, интонация. Выросло количество слов-паразитов, скрепляющих, облегчающих и ускоряющих акт коммуникации. Как-то в маршрутке услышал, как парень, говоря по телефону, сказал: «Буду через десять тире пятнадцать минут» (смеется). Шутки шутками, но представить, что это фраза могла прозвучать 30 лет назад, невозможно! Налицо большое влияние визуализации письменного слова.

— Умение грамотно излагать свои мысли необходимо только для высокой культуры спора. Согласны?

— Безусловно, если спор ведется о чем-то важном, культура дискуссии является решающим фактором. Но мы выделяем три вида спора — диалектический (когда оппоненты заинтересованы в продвижении некой идеи), эристический (когда ценой является победа) и софистический (с целью намеренно ввести в заблуждение). Конечно, красноречие и грамотность необходимы для эффектного манипулирования сознанием. А если два молодых человека спорят перед девушкой, чтобы показать, кто умнее — то тут скорее нужен задор, энергичность, а не интеллект и эрудиция.

— Помните свои первые впечатления от поэзии Пастернака?

— У нас дома был его большой том 1936 года. В 13-14 лет открывал его, но стихи оттуда мне казались китайской грамотой. А в 1961-м начал читать — и вдруг испытал чувство перерождения. И возник стойкий интерес ко всему творчеству Пастернака.

В начале 60-х в курилках Ленинградского университета тусовались Рейн, Найман, Бобышев — тогда ведь в вузах не было пропускной системы. И как-то Найман принес распечатку стихов Мандельштама. Я был потрясен ими.

— А чем вас привлекла поэтика Бродского?

— В то время был актуален спор о целях поэзии. Признанные советские авторы утверждали, что стихи должны служить идеологии. Молодежь не соглашалась, говорила, что поэзия — для воссоздания реальных чувств реального человека. А Бродский одним из первых начал говорить о том, что на самом деле главной целью поэзии является продвижение языка. Позже он говорил об идее служения языку в своей нобелевской речи. Соглашусь с поэтом, язык действительно больше речи. Чем больше живу, тем ближе мне становится поздний Бродский, создающий не только новый поэтический язык, но и новую оптику, новый способ поэтического мышления. Его стихи вошли в поле мировой культуры.

— А кем считаете Высоцкого — поэтом, бардом, актером?

— Его стихи тоже в какой-то момент стали для меня открытием. Высоцкий создал автономную систему неофициального языка, который, как ни странно, спроецировал будущее. Вспоминается цитата, которую в своих лекциях приводил Григорий Александрович Гуковский: «В 1914 году появилось «Облако в штанах» Маяковского, и все поняли, что революция неизбежна». Старый язык оказался неспособен обслуживать существующую культуру. Возникла необходимость создания нового культурного кода, и Маяковский первым это уловил.

— А Высоцкий, выходит, стал вестником перестройки?

— Да-да-да! В его время все желали перемен, но не было языка, на котором можно было бы говорить об этих желаниях. Поэтому Высоцкий оказался в числе тех поэтов, которых не печатали, но все их знали. Как впоследствии Цой, Башлачев, Летов, Янка Дягилева... Каждый из них заслуживает отдельного разговора.

— Следующим большим поэтом считается Борис Рыжий. Но вряд ли можно говорить о его новоязе. Что же тогда в нем примечательного?

— Думаю, что особость Рыжего заключается скорее в его биографии. Для меня Борис Рыжий это вариант Сергея Есенина, который не взошел к Олимпу мировой культуры, но создал образ человека, рядом с которым уютно очень многим.

— С биографией Есенина, написанной Прилепиным, успели познакомиться?

— Нет. Мое знакомство с Прилепиным началось с романа «Санькя». Текст меня не очень заинтересовал… Знаю, что у нас в НГПУ профессор Валерий Владимирович Мароши — большой поклонник Прилепина. А кто-то считает, что по нему виселица плачет. Видите, какой разброс мнений? (улыбается)

— Прозвучало выражение «культурный код». В чем его значение, почему он столь необходим обществу?

— А это как раз то, с чего мы начали разговор: обществу необходим выход за грани институциализованного языка. Вытащить креатив языка по силам только литераторам. Позитивную альтернативу нынешним реалиям можно сформулировать только на новом языке. И такой запрос существует. Нет лишь фигуры на нашем поэтическом поле, способной на столь революционные преобразования. Но я жду прорыва в новое языковое пространство.

— Попрошу ответить и как ученого, и как обычного читателя: авангард современной отечественной прозы — это…?

— Для меня это прежде всего Михаил Шишкин, Саша Соколов, Пелевин. Высоко ценю и Сальникова, автора романа «Петровы в гриппе и вокруг него». То, что пишет Дмитрий Быков — тоже под знаком авангарда, по-моему убеждению.

— Россияне очень разобщены. У каждого своя система ценностей. Нас что-то объединяет — кроме русского языка?

— Не только он. Русская матрица жива в фольклоре — песнях, обрядах и так далее. А вспомним Пасху — не все говеют, но все разговляются! (смеется). Я как-то поздравил друга из Новокузнецка накануне Пасхи «Иисус воскрес!» Тот изумился — с чего я это взял? И я понял, что мы с ним в разных языковых системах. Для меня сказать 31 декабря «С Новым годом!» — нормально, хотя Новый год еще не наступил…

— Согласитесь выступить оппонентом на защите диссертации «Смысловые пласты в поэзии Елены Ваенги»?

— Бесспорно. Почему нет?

— Есть мнение, что Ваенга не имеет отношения к поэзии…

— К поэзии имеет отношение все. Стихи Ваенги не абсолютные шедевры, но и не графомания. Попробуйте написать хорошую работу о Пастернаке! Вам сразу скажут: тут вы с этим совпали, а здесь — с другим. Так что всегда имеет смысл интересоваться поэтами не первого ряда. Лишь бы работа была хорошая…

— Преподаватели сетуют, что от года к году студенты становятся все более «ленивы и нелюбопытны». Это обобщение?

— Сложно судить. Дело в том, что «ленивы и нелюбопытны» студенты были в разные годы по-разному. Я преподаю с 1968 года. И если говорить о 70-80-х, то тогда нелюбопытство к учебным планам в основном было связано с интересом к запрещенным философам и писателям. Но интересующихся Солженицыным было тогда не более 20%. Ситуация изменилась в 90-е, когда пошел поток издания прежде запрещенной литературы. Это были самые благодатные годы. Студентов, ежедневно приходящих с новыми идеями, комментариями к свежепрочитанному, была чуть ли не половина в каждой группе. Но с начала нулевых интересующихся студентов действительно становится все меньше и меньше. Зато интересуются они не только знаками в культуре, но и глубинными проблемами. Сегодня мало просто прочесть Набокова или Пастернака — важно еще встроиться в некую креативность их исследований.

Хорошо заметно, что сегодня большинство студентов практически ориентированы. Дисциплины, касающиеся заработка больших денег, вызывают повышенный интерес.

— А как монетизировать знания, полученные на филфаке?

— Всякие знания можно монетизировать через различные технологии — пиара, продаж и презентаций. Если раньше я преподавал будущим учителям и филологам, то теперь — рекламщикам и журналистам. Туда идут ребята с ярко выраженной деловой хваткой. А мы столкнулись с вызовами нового многообразия, на которые еще нет готовых ответов. Высшее образование без теории не имеет смысла. Но нужна ли она в колледжах, где можно давать голую технологию — спорный вопрос.

— К слову, о новых технологиях. Сегодня компьютеры сочиняют стихи…  

— Ну, такие программы появились еще в 60-е годы! (смеется). Интересно другое: довелось прочесть диссертацию на тему неизбежного перехода литературы в сетературу. Представьте: вы читаете гипертекст, но в любой момент можете написать свою сюжетную линию, а от вашей линии может отойти любой другой, создав собственное продолжение или ответвление. То есть нас ждет смерть писателя в прямом смысле слова.

— Видимо, предчувствуя это, люди потому и стали меньше читать? Или сейчас пишут не интересные книги?

— Так должен быть мощный общественный запрос на интересный текст! А сейчас большинство молодежи — паиньки в галстучках, делающие то, что им говорят.

— То есть энергия креатива проигрывает энергии простого обогащения и потребления?

— У нас — да. А студенты Женевского университета ходят расхристанными, валяются на траве возле корпусов…

— Что такое оптимизация усилий для доктора филологических наук?

— Оптимизация усилий? Ответить на этот вопрос однозначно мне очень сложно. Научный язык, в отличие от художественного, развивается огромными скачками и с очень большой скоростью. Я не так давно изучал американскую работу о разнице между постмодернизмом и метамодернизмом. С трудом продирался через дебри незнакомых понятий. И оптимизация усилий связана с тем, что каждый раз приходится заново расширять научный словарь. Но должно быть и понимание, насколько мне это нужно для собственных исследований.

За чтение лекций я получаю 12.700 рублей в месяц. Но статья в научном журнале приносит уже 80 тысяч. А если ты связан с грантами — совсем хорошо. Так что сейчас не до свободы творчества… Если хочешь писать книгу, смело можешь подавать заявление об уходе. Совмещать одно с другим стало невозможно.

— Сейчас писатели идут в политику. Скажет ли им спасибо русская литература?

— Во всяком случае для русской литературы это будет интересно. А уж как они себя дальше поведут… Хотя, очевидно, что, заседая в Госдуме, писатели будут много терять: на творчество не останется ни сил, ни времени. Как отразится опыт пребывания во власти — это любопытно: проблема отношений художника и власти — давняя… Но сегодня вряд ли чей-то роман может настолько заинтересовать власть, чтобы автора начали преследовать.

— Но фига в кармане художника — это наша генетическая память?

— Нет, это понимание того, что власть плоха. С другой стороны, если власть радикально изменить, получится что-то страшное. Вспомним Блока, ненавидящего самодержавие. Но, написав «Двенадцать», он понял, что зашел в тупик: восхвалять Ленина было выше его сил, а топтать рухнувшую власть было уже бессмысленно.

— Не подскажете, как сблизить литературный журнал «Сибирские огни» с жителями города?

— Еще один сложный вопрос. Возможно, стоит печатать больше краеведческих материалов… Писать художественную литературу, прозу или поэзию на основе каких-то новосибирских событий вряд ли кто сегодня возьмется. Думаю, сегодня ни одному журналу не повторить читательского успеха журнала «Новый мир» в эпоху Твардовского…

— Вопрос знатоку новосибирского театра. Какие спектакли последних лет оставили яркое впечатление?

— Прежде всего назову спектакли режиссера Максима Диденко, «Я здесь» и «Чапаев и Пустота». Далее — привозная постановка Богомолова «Преступление и наказание», «Вишневый сад» и «Социопат» Прикотенко в «Старом доме», «Пианисты» Павловича в «Глобусе» и, конечно же, «Три сестры» Кулябина в «Красном факеле». «Ревизор» Сергея Афанасьева в НГДТ — тоже очень достойный спектакль. А вот в нашумевшем «Идиоте» стародомовском ослаблена линия Парфена Рогожина, режиссера больше интересует треугольник Настасья Филипповна — Мышкин — Аглая. Но сценическое решение, безусловно, привлекает публику. Кулябинский «Тангейзер», сыгранный всего четыре раза, тоже стал культурной вехой города, по крайней мере. Идею Кехмана распустить труппы и использования здания как прокатные площадки считаю чудовищной. И поэтому маловероятно, что она будет реализована в России. Каждый театр интересен прежде всего как творческий организм.

— «Все пройдет, как с белых яблонь дым», писал поэт. А что проходит быстрее всего?

— Быстрее всего проходит животрепещущее и остросоциальное. Про ГЧКП в свое время много писали, а сейчас уже все забыли, что это такое. Но гении творят свою историю. Вспомним Эйзенштейна, снявшего в фильме «Октябрь» мифический штурм Зимнего дворца в Петербурге. И Дездемона на самом деле умерла от чахотки…

— Все верно: есть правда жизни — и правда искусства…

— … И правда искусства вытесняет правду жизни! И «Поднятая целина» стала памятником эпохи, не пережившим самого себя. Потому что в этом романе, в отличие от «Тихого Дона», Шолохов работал по определенным лекалам: вот вам сугубо положительные герои, вот вам смешной дед Щукарь…

— Что вас радует и что огорчает?

— Радует многое. Самое главное то, что я могу общаться с большим количеством разных интересных людей. А огорчает то, что наше общество не стало столь толерантным и демократическим, как это казалось в начале 90-х.

— Если бы сегодня встретили себя молодого, что сказали бы? Может быть, от чего-то предостерегли…

— (после паузы). Вы задали, пожалуй, самый сложный вопрос… Конечно, предостерег бы себя от некоторых поспешных оценок. Посоветовал бы быть более аналитичным, не поддаваться эмоциям. Выступаю за баланс рационального и эмоционального. Когда эмоции становятся стратегией поведения, это приводит к печальным последствиям.

Юрий ТАТАРЕНКО, специально для «Новой Сибири»

Фото из личного архива Юрия Шатина

Преподаватель частной музыкальной школы рассказывает о специфике работы со студентами поколения миллениалов и о том, почему никогда не поздно начать заниматься музыкой.

Ирина Дмитриева родилась в Новосибирске, уже во время обучения в музыкальном колледже стала преподавать скрипку — сперва в качестве репетитора и ассистента, а шесть лет назад  стала штатным сотрудником новосибирской школы «Маэстро». Параллельно, выступая на сцене НОВАТа в составе хоровой студии Per aspera ad astra, начала преподавать вокал, успешно совмещая академическую манеру с эстрадной. Дипломант международного конкурса, участвовала в мастер-классах Захара Брона и Елены Баскиной.

— Школа позиционирует себя как частная alma mater для «людей разных возрастов и поколений».

— Да, это действительно так: у нас нет возрастного ценза, все зависит от конкретного педагога — готов ли он работать с определенной возрастной категорией или нет. Моя ученическая аудитория достаточно молода: самому младшему ученику по скрипке на данный момент пятнадцать лет, что касается вокала, то там я работаю с аудиторией от восемнадцати, и пока что пределом является рубеж сорока лет. Но был опыт работы и с людьми более старшего возраста.
— У вас большой коллектив? Какие направления реализует школа?

— На данный момент у нас трудятся около тридцати преподавателей. Если смотреть по направлениям, то популярнее всего, конечно же, вокал — в этой стезе работает самая многочисленная группа преподавателей. У нас есть несколько преподавателей по гитаре, три преподавателя по ударным инструментам, скрипка, баян, аккордеон, фортепиано, а также одно не музыкальное направление — курсы техники речи и логопедии.

— И единственный преподаватель скрипки…

— Это я.

— Одни выбирают скрипку, другие — вокал. В этом есть определенная взаимосвязь, может быть, связанная с характерами людей?

— Безусловно, это совершенно разные люди, совершенно разные типы личности. Наверное, здесь сама дисциплина диктует свои правила.

— Так называемая «элитарность скрипки» в том числе?

— Так даже принято считать. Вокал всегда кажется легче, он как минимум не требует дополнительных финансовых вложений — ты поешь и поешь. Многие приходят «поголосить», чтобы выпустить пар и эмоции, на скрипку же записываются те, кто более вдумчиво относятся к выбору инструмента. И, как правило, для людей скрипка — не первый инструмент в жизни, часто ей предшествуют такие инструменты, как гитара, флейта, фортепиано. Для кого-то скрипка была детской мечтой, что чаще всего и бывает. На вокал ко мне ни разу не приходили со словами «в детстве я очень хотел петь, но меня не пустили», потому как, если ты хочешь, то ты поешь независимо от музыкальной школы. Со скрипкой дела обстоят сложнее: в детстве с ней можно было познакомиться только в рамках обучения в ДМШ.

— Пандемия внесла изменения в работу школы?

— В первую очередь появились ограничения в плане социальной дистанции: мы стараемся соблюдать дистанцию между людьми в полтора метра, если позволяет ситуация, то и больше. Масочный режим введен на ресепшене, так как в условиях занятий не всегда удается его соблюдать, к примеру, на уроках вокала, там уже играет роль только социальная дистанция. Также всегда проверяем температуру у посетителей бесконтактным термометром.

— Даже скрипачи занимаются в масках?

— Некоторые да, в особенности иностранные ученики.

— Для детей возраста шести-семи лет обучение в музыкальной школе часто происходит по принуждению, а как обстоит дело с уже взрослыми учениками?  

— Как правило, в работе со взрослыми такие моменты минимизированы, имеется в виду принуждение к чему-либо, потому что люди приходят заниматься уже с осознанием дела. Но все же крайне редко случаются подобные ситуации: например, когда человеку подарили сертификат на абонементное посещение определенного количества уроков, а он, мягко говоря, далек от музыки и не очень-то представляет, что со всем этим делать. В подобном случае человек не видит необходимости в выполнении тех или иных заданий, но, к счастью, большая часть учащихся добросовестно относится к занятиям, потому что перед ними определенная цель, которую они сами для себя ставят. Бывают также досадные исключения, когда человек хочет не столько научиться играть на скрипке или петь, а говорить, что он учится петь или играть — это уже другая история, связанная с вопросом приоритетов.

— Действительно, для некоторых людей научиться играть на каком-либо музыкальном инструменте — мечта, но как только начинаются первые уроки с заучиванием нот, и человек сталкивается с реальностью — путь к мечте внезапно обрывается.

— Такой, если можно сказать, «отбор» проходит еще на этапе консультации, где человек знакомится с инструментом и педагогом, узнает о дальнейшем ходе занятий. На первой встрече я всегда стараюсь дать возможность человеку подержать инструмент в руках, послушать его — то есть столкнуться с ним в непосредственной близости. Так, одни были не готовы услышать столь громкие звуки под ухом, другие, преимущественно девушки, — не хотели расстаться с длинным маникюром, которого скрипка не допускает. В процессе занятий «отказ от мечты» происходит редко, это скорее сказывается на интенсивности интереса к процессу — есть и увлекательные моменты, и более рутинные, а рутина, как известно, имеет свойство надоедать. Но все люди разные, и то, что одному человеку покажется рутиной, для другого будет наоборот в кайф, ведь кому-то нравится входить в медитативное состояние в процессе.

— Часто ли приходится встречаться с комплексами и внутренними надуманными ограничениями людей, как с этим справляетесь?

— У взрослых людей встречается гораздо больше комплексов, банально потому, что у них больше жизненного опыта и пережитых сложных ситуаций. Наиболее часто встречающиеся — это внутренний запрет на расслабление, на раскрепощение в присутствии преподавателя. На занятиях скрипкой это сказывается на невозможности сделать руки «мягкими», хотя при этом человек спокойно может расслабить их, условно скажем, «повесив вдоль туловища». Когда в руках оказывается инструмент, то сдерживать начинает страх: уронить инструмент, не справиться с собственными руками — не единожды я слышала фразу «вроде всю жизнь живу с этими руками, а прихожу на урок, и они будто не мои». Что касается вокала, то там порой все еще сложнее: бывали случаи, когда приходилось по два-три урока упрашивать человека… открыть рот. Людям иногда трудно перебороть такого рода дискомфорт, потому как в повседневной жизни при разговоре мы не пользуемся столь активно артикуляцией и не заморачиваемся так сильно над дикцией, в вокале же без этого нельзя.

— По вашему мнению, почему многие преподаватели после колледжей, академий, университетов предпочитают государственным школам все чаще частные?

— На мой взгляд, по причине отсутствия такого объема бумажной волокиты как в государственных школах. Но первое и главное — заинтересованность людей, с которыми ты работаешь. Как раз возвращаясь к вопросу о том, что детей в шесть-семь лет очень часто отправляют в музыкальную школу по принуждению, потому что это больше нужно родителям, чем самим детям. Подобное отношение сильно сказывается на профессиональном настрое педагога, и как последствие — на профессиональном выгорании. Ведь когда все время работаешь с теми, кому это в общем-то не нужно, и пытаешься вложить знания, навыки, умения, частичку себя в конце концов, а это не находит отклика, то все начинает угнетать.
В частной школе каждый урок это всегда что-то новое и интересное, причем как для ученика, так и для самого преподавателя. В работе со взрослой аудиторией по-другому выстраивается субординация, это в любом случае деловой тип отношений, но он имеет большую свободу, чем когда отношения выстраиваются в рамках «ребенок-взрослый». Поэтому со временем учащиеся больше расслабляются, проявляя личностные черты, да еще и когда это представители различных профессий, с которыми я бы не пересеклась в обычной жизни, — вдвойне интереснее.

— Представителей каких профессий?

— Как-то раз ко мне на обучение пришел военный летчик в отставке, ныне он завсегдатай одного из байк-клубов Новосибирска. Человек с такой массой занимательных историй, что не всегда было понятно — кто получает больше пользы от наших занятий. Ему очень нравился процесс обучения игры на скрипке, это был как раз тот случай, когда супруга сделала подарок в виде сертификата на несколько посещений дисциплины. Также это программисты, биофизики, врачи, журналисты — порой задумываешься, как человек из той или иной профессии вообще пришел к скрипке или к вокалу — в любом случае, к искусству.

Но мой самый необычный опыт работы с иностранными студентами — когда администратор оповестила меня о том, что на урок записались ребята с испанскими именами. Сперва я, если честно, подумала «наверное, какая-то шутка», но, как оказалось, нет. Сложность работы заключалась в том, что, во-первых, мы имели дело со скрипкой, а во-вторых — это был дуэт с нуля, с достаточно ощутимой разницей в возрасте брата с сестрой, но при этом мы достигли определенных результатов благодаря заинтересованности с их стороны и желания — с моей. Был опыт работы и с китайским студентом, в каком-то плане это прикосновение к чужой культуре. К сожалению, большую роль играет языковой барьер: даже для иностранных граждан, проживающих не первый год в России, трудно понять все аспекты, касаемые обучения музыке.

— Почему люди приходят заниматься дуэтами?

— Хороший вопрос. Для меня, как для музыканта, который обучался по классической системе, это немножко дико. В занятиях дуэтом очень сложно уделить должное внимание каждому ансамблисту, и уж тем более уследить сразу за двумя парами рук. Возможно, кому-то психологически так комфортнее, кому-то не так страшно, кто-то просто хочет подобным образом проводить время с родственником или другом. В начале такого делового сотрудничества я всегда стараюсь предупредить о более низкой эффективности дуэтных занятий с нуля. Идеальный вариант — начать заниматься по одному, а потом, уже при наличии хотя бы минимальных навыков в отношении инструмента, сводиться в ансамбли — это проще и продуктивнее.

— Инструменты на время уроков предоставляет школа?

— У нас по одной скрипке на каждый филиал — правобережный и левобережный. Скрипка — не самый популярный инструмент, скажем честно: он сложен и специфичен, немногие готовы к трудностям, что предлагает этот инструмент. Но даже в ансамблях работа проходит поочередно, а в дальнейшем либо каждым участником ансамбля приобретается собственный инструмент, либо один инструмент на двоих — вторую скрипку предоставит школа на время занятий.

— Чего нужно избегать ученику, пришедшему на первый урок?

— Избегать стоит завышенных ожиданий от самого себя на первых порах. Большое значение имеет понимание, что ты пришел учиться и тебе в любом случае потребуется на это время. Если что-то идет не так, просишь человека поставить себя на место наставника — допустим, на примере IT — и говоришь: вот ты крутой программист уровня senior, и к тебе в команду попадает новичок, junior, которого нужно обучить. И ты ведешь его, учишь, отмечая все небольшие улучшения в решении поставленных задач, учитывая набор навыков на данный период времени, и не ожидая от него скорости и подхода более высокого уровня. Всему свое время. Так же и тут.

— Как подбираете репертуар? Есть ли обязательная часть с гаммами и техническими этюдами, которых не обойти?

— С репертуаром дела обстоят следующим образом: в самом начале по скрипке это обязательный набор простых, но нарастающих по сложности упражнений в виде этюдов. В системе частного образования «для себя» я против плана а-ля «нам нужно сыграть вот это количество гамм, вот это количество обязательных этюдов и только потом мы будем играть что-то другое». Мне кажется, любому человеку в любом возрасте приятнее в окружении своих знакомых на вопрос «ну как у тебя дела», ответить «я научился играть такую-то красивую мелодию», чем сказать «я классно умею шпарить эти вот четыре упражнения». Репертуар подбираем исходя из пожеланий учеников. Здесь далеко не все хотят играть классику и это нормально, многие предпочитают ей эстрадную, популярную музыку, рок и джаз. Что до вокала, то на первом этапе я всегда прошу составить подборку минимум из десяти песен, чтобы понимать в какую сторону мы будем двигаться, спрашиваю предпочтения по языкам: кто-то категорически не хочет петь на иностранных языках, а кто-то — на русском. Всегда уточняю моменты с перепеванием женщинами мужских песен и наоборот, есть ли личные предубеждения. Если представленная подборка на начальном периоде оказывается слишком сложной, то я срабатываю как стриминговый сервис по подборке музыки, предлагая что-то подобное, но полегче.

— В арсенал обязанностей преподавателя входит только обучение специальному инструменту или же сольфеджио, теория музыки, задания в нотную тетрадь?

— Первое занятие, если у человека нет базы, мы посвящаем теории, но в абсолютно сжатом объеме, который нужен исключительно для чтения нот в пределах скрипичного ключа. Если в дальнейшем человеку становится интересна теория, то мы можем немного углубиться в понятие интервалов, аккордов и т.д. Теория со специальностью связана неразрывно. А что касается вокала, то там нотная грамота необязательна, мы больше работаем на слух, занимаемся артистической стороной, учимся проживать музыку, ведь песня — это всегда история, которую можно прожить, лишь почувствовав себя лирическим героем.

— А как обстоит дело с языками, разбором переводного текста?

— Это обязательная часть. С английским попроще, его знают большинство людей, а вот с пением на французском, испанском, итальянском, немецком языках сложнее: мы разбираем тексты, используем в работе транслитерации, работаем над произношение. В плане вокала у меня был опыт работы с двумя учениками-переводчиками: корректируя их произношение, я, признаюсь, чувствовала себя весьма странно, но люди абсолютно лояльно и спокойно к этому отнеслись, более того, было сразу озвучено «да, я слышу, он поет не так». Нужно понимать, что песенный английский отличен от разговорного.

— Как быть, если человек пришел на вокал и хочет спеть, например, что-нибудь из репертуара Адель или Ланы Дель Рей, но при этом диапазон не позволяет?

— Предлагаю выбрать что-то подобное, но с более простым мелодическим материалом. Девушки, особенно высокоголосые, очень хотят петь Адель и Лану, а у Ланы певческий голос — контральто, и понятное дело опустить голос без предварительной подготовки так просто не получится. Мы можем немного повысить тональность, но звучать песня, конечно, будет уже иначе. Работаем над расширением диапазона, чтобы приблизить голос к желаемому результату, что вполне реально. Но важно помнить о том, что мы никогда не сможем перепеть песни ровно тем же голосом, что в оригинале. Каждый голос уникален и немногие, очень немногие принимают свой голос таким, какой он есть — он может раздражать, казаться странным, поэтому возвращаясь к вопросу об арсенале обязанностей преподавателя — да, также я учу людей принимать и любить свой голос.

— Может ли вокалист быть универсалом — петь и классику, и джаз, и эстраду?

— Не исключаю, что существуют суперпрофи, которые действительно могут быть универсалами, но таких людей единицы. Стопроцентным универсалом стать невозможно, потому что каждая манера накладывает определенный отпечаток и создает «привычку» в звукоизвлечении. Но можно научиться переключаться между двумя манерами — это распространенная история, я сама представитель такого варианта: около десяти лет я пою в допсоставе хора Новосибирского оперного театра и, естественно, там я работаю в академической манере пения. Около полутора лет очень плотно занимаюсь эстрадными вокалом. Благодаря такому переходу я стала на этом специализироваться, очень часто в школу приходят люди, желающие перейти из академического пения в эстрадное. Но, например, сочетать эстраду и фольклорный вокал, так называемый «народный вокал», или академическую манеру с народной будет сложнее, слишком много отличий.

— В ДШИ, ДШМ обучение длится семь лет, в СМШ — одиннадцать лет. Какой промежуток времени уходит на обучение в частной школе?

— Период обучения полностью регулируется учеником в зависимости от его целей и скорости освоения предмета. Если исходить из статистики, научиться играть что-то простое можно примерно за год-полтора, это устоявшийся период времени. Но некоторые приходят, чтобы сыграть конкретное произведение и закрыть свои потребности, гештальты. У нас можно получить также свидетельство об освоении курса в объеме пройденных часов.

— Устраиваете выпускные концерты?

— Да, они проходят у нас дважды в год и для учеников это некий рубеж. Единственное отличие: у нас эти концерты не являются обязательными, они по желанию, при этом с предпрослушиванием, которое помогает и минимизировать показ сыроватых номеров, и понять самому ученику какие эмоции он испытывает от выступления. Для многих выход на сцену — это граница, после которой все меняется в лучшую сторону, появляется азарт и больше уверенности. Но случаются, к сожалению, и обратные случаи, когда человек хотел выйти на эстраду, но все заканчивалось буквально нервным срывом. Предугадать исход невозможно. Последний наш июньский концерт длился более четырех часов и был первым после начала пандемии: пятьдесят четыре номера — от самых юных учеников и старше. Закончился он финальным аккордом — выступлением ансамбля педагогического состава: мы сделали двойную композицию из песен Rammstein и Джесси Джей.

— Как изменилось ваше ощущение себя в преподавании за время работы?

— Стоит начать с того, что преподавание в мою жизнь пришло, наверное, как у многих из репетиторства: у меня была пара учеников вне учебных заведений, в колледже, естественно, педпрактика. В то время мой преподаватель со спокойной душой оставляла на меня своих учеников, мы занимались в формате обычного урока, готовили программу и результаты уже тогда радовали меня и, что было более важно на тот момент, — моего педагога. Еще тогда я поняла, что в целом это интересно, но в шестнадцать лет я совсем не хотела работать преподавателем, и если бы мне тогда сказали, с чем будет связана моя дальнейшая жизнь, я бы посмеялась. Но за счет благодарности учеников, их горящих глаз, желания учиться и обмена эмоциями ты понимаешь — да, это классно.

— Есть ли для вас «путеводные звезды» в этом деле?

— В преподавании скрипки мой образец для подражания — Захар Нухимович Брон. Мне кажется, для многих скрипачей он является примером — как преподавателя, так и исполнителя. Я участвовала в нескольких его мастер-классах, это были самые яркие открытые уроки. Достаточно часто задумываюсь: «А что бы сказал в той или иной ситуации ученику Захар Нухимович».

— Возвращаясь к вопросу о преподавании скрипичной дисциплины: в школе ведь нет направления электроскрипки? Но на летнем концерте вы выступили со своей ученицей дуэтом электроскрипок.

— Направления электроскрипки у нас действительно нет, потому что, например, от той же гитары и электрогитары, электроскрипка отличается от акустической только резонатором. Если у акустической скрипки резонатором является корпус, то у элктроинструмента корпус выглядит иначе, и громкого звука можно достигнуть только при подключении инструмента к аппаратуре. Все остальное аналогично — все те же техники игры, приемы и т.д. Не советую начинать новичкам обучение на электроинструменте просто потому, что такой инструмент гораздо тяжелее из-за электроначинки, и как результат — будут быстрее уставать спина, плечи, руки. Также электроинструмент требует наличия аппаратуры, которая не у всех есть, поэтому выигрышнее заниматься на акустической скрипке. Но если у человека есть база, свой инструмент и желание заниматься в стенах школы — никаких проблем.

— Музыкальные школы для детей, даже если они дальше не идут по этой стезе, можно сказать, открывают новые горизонты понимания мира, а чем занятия музыкой помогают взрослым?

— Для взрослых занятия музыкой это, в первую очередь, внесение разнообразия в свою жизнь и снятие стресса — смена обстановки, возможность посмотреть на мир с другой стороны, научиться чему-то новому, отвлечься от бытовых проблем. Искусство действительно способно на многое: раскрасить жизнь, в сложные периоды «подвытянуть» ее и даже спасти, ведь в творчестве и искусстве человек развивает себя как личность.

Маргарита МЕНДЕЛЬ, специально для «Новой Сибири»
Фото из архива Ирины ДМИТРИЕВОЙ

Одна из самых известных российских поэтесс рассказывает о секретах стихосложения: о любви к языку, чувству прекрасного, наблюдательности, отзывчивости и о магии поэзии.  Читать далее Евгения Джен Баранова: Мне нравится писать в одиночестве

В Сибирском камерном театре «13 трамвай» прошла встреча с проректором Новосибирского театрального института и просто интересным человеком. Читать далее Яна Глембоцкая: Сейчас есть возможность прожить жизнь как ты сам хочешь

На вопросы «Новой Сибири» о заработках, поэтических текстах и музыкальных инструментах отвечает популярный сибирский исполнитель авторской песни.  Читать далее Роман Ланкин: Не думать о сохранении своих денег — воистину божий дар!

Новосибирский музыкальный театр готовится к встрече с русской классикой в ее бурном волжском изводе — с безумно красивыми и столь же несчастными женщинами, вальяжной мужской харизмой, властью чистогана, ворохом кружев, мороком цыганских романсов и, конечно, полетом невинной души над бездной. На кону пристально исследованное завсегдатаями драматических подмостков, но маловостребованное музыкальными жанрами название – «Бесприданница» Островского.

Музыкальная мелодрама по мотивам хрестоматийной пьесы создана московским композитором Ефремом Подгайцем и его постоянным соавтором, поэтом Львом Яковлевым семь лет назад по заказу  и под возможности Магаданского музыкально-драматического театра. С тех пор «Бесприданница» не имела сценических воплощений и в июне этого года буквально обретет второе дыхание. На постановку спектакля приглашен петербургский режиссер Василий Заржецкий, выпустивший на сцене НМТ семейный мюзикл «Кошка, которая гуляла сама по себе». И для новосибирской труппы, и для постановщика это будет первая работа с сюжетом Островского.

Идея спектакля возникла на пересечении двух излюбленных творческих векторов театра – мюзикловой интерпретации литературной классики и отсылки к шедеврам кинематографа. В данном случае ниточки невольно тянутся к «Жестокому романсу». Впрочем, связь с популярным фильмом Эльдаром Рязанова будет весьма и весьма опосредованной и обнаружится разве что в красоте антуража и влиянии образов на нежные зрительские умы. Присутствие Островского напротив планируется весьма ощутимое, хотя интригу создатели обещают закрутить на свой манер — ab exterioribus ad interiora. О театре бытового натурализма, драматургии вне времени и гнете человеческого эгоизма режиссер Василий Заржецкий рассказывает в интервью «Новой Сибири».

— Василий, сначала вы поставили на сцене НМТ семейный мюзикл, затем приступили к одному из самых трагических сюжетов в русской драматургии. Кто кого проверял боем: вы – театр или театр – вас?  

— Это скорее мудрое продюсерское решение руководителя театра Леонида Михайловича Кипниса – начать знакомство с постановки семейного спектакля. Проверить, может ли режиссер владеть музыкальным и драматургическим материалом, умеет ли осваивать сценическое пространство, работать с труппой и так далее. Хотя на самом деле семейный спектакль – это такой крепкий орешек, который гораздо сложнее раскусить, чем сделать большой вечерний спектакль для взрослых, – уже потому, что надо охватить два пласта зрителей, не позволить заскучать ни взрослым, ни детям, пронести мысль через всю историю и доставить ее до самой разной возрастной аудитории.

— Чем вас привлек новый материал?

— Островский – замечательный русский драматург, самородок, абсолютно владеющий искусством драматургии. Александр Николаевич умеет хорошо и выпукло построить образы, четко составить сюжетообразующую конструкцию, мастерски обустроить жанр, будь то комедия, трагедия или психологическая драма. Перед нами исключительно талантливый мастер своего дела, ставить которого всегда удобно, легко, приятно и выигрышно.

— Однако, работая на музыкальной сцене, вы получаете Островского, так сказать, не из первых рук.

— «Бесприданница» – это, безусловно, лебединая песня Островского и одна из самых загадочных пьес в русской литературе. Чтобы понять ее и поставить, нужно разгадать очень много загадок. Этим она сложна и интересна. С долей иронии скажу: «Бесприданница» – это такой русский «Гамлет» в юбке. Но, предложи мне сейчас поставить эту пьесу в драме, я бы подумал, поиграл названием и выбрал бы другой текст. Например, «На всякого мудреца довольно простоты» – обожаю его. Ставить «Бесприданницу» в голой пустой драме я бы сегодня, увы, не рискнул, но в музыкальном театре, где музыка сильнее слов и требуется «вкусная» картинка, такой возможностью нельзя пренебрегать. В мелодраме «Бесприданница» удачно сконцентрировалось все – хорошая музыка, драматические узлы из оригинальной пьесы, благодатный материал для артистов.

— Труппа охотно откликнулась на призыв вступить в соревнование с драматическими театрами и представить свою, музыкальную, версию «Бесприданницы»?

— В Новосибирском музыкальном театре очень хорошая труппа. Артисты здесь за любой материал берутся с интересом. «Бесприданница» также была воспринята с энтузиазмом и, что особенно приятно, этот настрой сохранился до сих пор. Ребята, с удовольствием примеряли на себя образы, обсуждали героев, концепцию, разбирали трактовку. Могу сказать, что для подобной работы они оснащены до зубов – актерски, вокально, физически. Остается использовать их навыки для создания яркого, броского и динамичного спектакля.

"

— Пьеса написана более ста сорока лет назад. Чтобы ввести сюжет в сегодняшний день, потребовалась ли актуализация текста?

— Авторы мюзикла внесли некоторые изменения в сюжет и даже перенесли место действия. Наша постановочная группа усилила детективную интригу и сделала свои дополнения. Но время действия не изменилось. Мы сохранили интерьеры и покрой костюмов той эпохи. При этом даем зрителю понять, что немножко играем в классический театр, и проносим сквозь свою игру те темы и проблемы, которые нас волнуют у Островского. Кстати сказать, они со времен написания пьесы не слишком-то изменились. Александр Николаевич наряду с Шекспиром и Мольером относится к вечным драматургам, драматургам навсегда – вне времени. Открываешь «Ричарда III», смотришь, что происходит у нас в политике, и понимаешь, что с XVI века не изменилось ничего. Читаешь «Мещанина во дворянстве», видишь новых-новых русских и понимаешь, что и с ними все та же история продолжается. Ставишь «Бесприданницу», выглядываешь в окно, а все осталось на своих местах: люди как были эгоистами, так и остались, и не способны ради любви и другого человека поступиться собой, своими целями, желаниями и задачами.

— Как складывались ваши взаимоотношения с музыкой Ефрема Подгайца?

— С музыкой Подгайца очень легко работать. Она острохарактерна и бытова, что абсолютно соответствует бытовому и натуралистичному Островскому. Александр Николаевич не создает театр переживания или представления, он демонстрирует нам во всей красе театр бытового натурализма. И музыка идет следом за словом. В ней нет никаких ходов, кодов, загадок. Она мгновенно задает композицию, рисунок и ситуации. Когда ты слышишь все эти польки, цыганочки, романсы, вальсочки, в голове сразу же начинают мелькать картинки: сцена в кофейной, приезд Паратова. Конечно, на этом сложно построить метафизический инфернальный ряд, но Островскому с его четкими человеческими типажами этого и не требуется.

— Если бы вам представилась возможность поставить на сцене НМТ еще один спектакль. Какое название вы бы выбрали?

— В этом театре выбор названия – прерогатива продюсера, но если уж совсем помечтать, то я бы поставил здесь «Мастера и Маргариту» Булгакова. Труппа в Новосибирске очень оснащенная, и этот материал ей вполне под силу. Здесь есть все герои – и Мастер, и Маргарита, и Пилат, и Иешуа, и Бездомный, и Степка Лиходеев, и вся воландовская свита. Понятно, что материал мистический, но если попросить прощения у Михаила Афанасьевича, сказать, что мы беремся за этот роман не просто так, и заказать мюзикл композитору и либреттисту…

— Вы уже представляете, кому можно поручить такой ответственный заказ?

—  Я бы с удовольствием посотрудничал с новосибирским композитором Андреем Кротовым. Он потрясающий мелодист и остро чувствует драматургическую структуру, стиль и жанр произведения. Умеет емко и лаконично передавать заложенные в оригинальный текст смыслы. Я не знаком с Андреем лично, но видел на сцене много его работ. Особенно люблю мюзикл «Вий» — он очень хорошо сделан как музыкально-сценическое произведение, и безупречно выстроен Гали Абайдуловым с режиссерской точки зрения. Есть у меня и еще одна золотая мечта — поставить «Сирано де Бержерака» Владимира Баскина. К сожалению, мое желание осуществится не раньше, чем через двадцать лет, когда из репертуаров российских театров уйдут все «Сирано», которые там поставлены.

— Не любите браться за растиражированные названия?

—  Дел не в том, что я не хочу браться за многажды интерпретированное произведение. К сожалению, я начал практиковаться в режиссуре тогда, когда этот мюзикл уже прогремел на всю страну. И нет такой сцены, где «Сирано» уже не шел или еще не идет. А театрам нет никакого смысла повторяться.

— А вам? Вы готовы войти в одну реку дважды?

— В моей карьере уже были дубли. Яркий пример тому – спектакли по роману Федора Достоевского «Идиот». Сначала я поставил мюзикл, потом драму. Получилось два абсолютно разных спектакля, созданных в разных жанрах и под разные сценические возможности. «Бесприданница» — мой первый опыт работы с Островским. Шекспир, Мольер, Пушкин, Достоевский, Толстой, Чехов были, а вот с Александром Николаевичем я сталкиваюсь на сцене впервые. И не жалею. Я очень рад тому, что в уходящем сезоне в моем резюме появился горячо любимый мной автор и такой замечательный театр.

Марина ВЕРЖБИЦКАЯ, «Новая Сибирь».

Фото Дарьи ЖБАНОВОЙ.